Последнее письмо войны

Историю прислал Воронин Владимир Феликсович

Добрый день Тосик!!

Феликс, Кирочка, Мамаша, Серёжа.

Тосик, я сегодня получил твоё письмо, за что очень и очень остаюсь благодарен. Крепко, крепко целую тебя, Феликса, Кирочку.

Очень рад был и весел когда увидел твоё фото, ты не можешь себе представить, даже товарищи заметили, командиры по службе, что у меня сегодня особое было настроение.

Тосик, сам я жив, здоров чего и вам желаю, вот что хотел о себе черкнуть. Дела идут не плохо, чем дольше, тем они должны быть лучше.

Тосик, я очень рад за ваши завоёванные успехи в колхозе твоей бригадой.

Вам искренняя благодарность!! Не только от меня лично, а от всех нас танкистов нашего подразделения , ибо окончательный разгром коварного врага зависит от напряжения всех наших сил, способностей и умения работать не покладая рук в тылу, что бы обеспечивать всем необходимым героическую Красную Армию, которая героически стоит за каждый метр священной Советской земли не жалея крови и самой жизни, наносит решительные удары истребляя фашистское зверьё в человеческом образе.

Настанет тот час, когда окончательно будет зарыто в землю всё фашистское зверьё, которое проливает реки крови и слёз наших матерей, детей, отцов, временно подпавших под фашистскую тиранию.

ОТОМСТИМ ЗА ВСЁ СПОЛНА!!!

Для этого требуется от нас - сражаться как львы, а от вас - работать ещё лучше, чем вчера. Тогда быстрее подойдёт час окончательного разгрома врага, тогда вновь заживём мирной, прекрасной, свободной и цветущей социалистической жизнью.

Вот и всё что хотел по этому вопросу тебе и твоим друзьям по работе черкнуть.

Большое вам спасибо за вашу работу и желаю новых успехов в дальнейшем.

Тосик, вот и всё что хотел черкнуть.

Передай сердечный привет всем друзьям и знакомым.

Жду ответа !!

_____________________
Адрес ППС 723, 48 т.б. 2-я рота

Воронину В.П.

10.9.42 г.

Последнее письмо моего деда, старшего лейтенанта Воронина Владимира Павловича, заместителя командира роты по политчасти. 152-я танковая бригада Ленинградский фронт.

Дед сгорел в танке 17.01.43г. в ходе боёв по прорыву блокады Ленинграда.

На войне. Из фронтовых писем и дневника

Историю прислал Игнат Халтурин

Лоуко, на границе с Финляндией
24-25 июня 1941

Дорогой братишка!

Мы, как видишь, на прежнем месте. Сидим и ждем у моря погоды. Все бы хорошо, если бы не комары: заели нас совсем. Сейчас начало второго (ночи), но совсем светло. Делать нечего, а спать нельзя, вот и решил писать тебе... Готовимся встретить финнов или немцев, - кто бы ни пошел. Ну, первый удар у них сорвался, не удалось захватить нас врасплох, а теперь и подавно ничего не выйдет! Пока что финны тоже выжидают, так что кроме самолетов и отдельных нарушителей у нас никого не бывало. Самолеты были снижены или сбиты, нарушители задержаны..., и опять все тихо и спокойно.

Пиши, что у тебя нового. Изменилось ли что нибудь в связи с войной, будет ли действовать лагерь? Что нового в Ленинграде? Не эвакуируют ли детей и стариков? Единственно, что там может быть опасно, это налет авиации. Но я думаю, что до Ленинграда ее не допустят. Вот позавчера летели 7 штук тяжелых на Выборг, но не долетели даже и до Тиенхаары и назад не вернулись.

Ну, приходится кончать: комары летают перед глазами, и почти не видно, что пишу, хотя уже светает. Сейчас закутаюсь и лягу спать, а мой новый друг - командир отделения - будет бодрствовать.

Лоуко, 25-26 июня 1941

Дорогие мои мама и Виталий!

Опять ночь, только я дежурю не в первую, а во вторую ее половину; скоро восход.

Ну, у нас никаких перемен. Днем 25-го наши 15 самолетов перелетели границу и где-то очень близко разбомбили финский аэродром, было хорошо слышно. Потом они летели назад - все 15! Полчаса назад снова прорвались несколько вражеских самолетов. Слышно было, как они бросали бомбы в направлении Выборга. Назад они не вернулись или вернулись где-нибудь недалеко отсюда. Бывали ли в Ленинграде воздушные тревоги?

Что вообще нового в Ленинграде?

Лоуко, 1-2 июля 1941

Сегодня, впервые за все время видел, как наши зенитчики сбили вражеский самолет. Он загорелся в воздухе и очень быстро упал на землю где-то за лесом. Над местом падения появились клубы густого черного дыма, а через 12 секунд донесся гул взрыва. Мы все от радости закричали ура. Как тебе нравится обращение германских летчиков, перелетевших к нам? Мы с интересом читаем подобные сообщения.

Лоуко, 6 июля 1941

Наши самолеты сбрасывали листовки на финском языке: "Финские солдаты! Советский Союз посылал вам хлеб, а Германия посылает вам войска" и и т.д. Немцы тоже пытаются нас "агитировать", причем забавно, что пишут с ошибками.

В ночь на 21 июля 1941

Пишу ночью, в лесу; темно и почти не видно букв; да я и не стараюсь разглядеть.

Сегодня меня с отделением перевели на другое место. Теперь мы находимся на самом переднем крае обороны; впереди нас никого нет. Ночью спать никому нельзя; мое дело - проверять посты, а в промежутках между этим я могу себе позволить написать письмо. Днем же писать не придется, т.к. нужно будет или работать или спать. Здесь уже условия несколько иные: все время начеку, все боевое снаряжение на себе, кроме ранца, во всем и спим, обнимая свою боевую подругу-винтовку... Пока что здесь спокойно. Тишина стоит такая, что слышно разговор за 11/2 км, а шум повозки - за 3. Днем нужно будет поработать: врываться глубже в землю.

Светлеет. Исчезла последняя яркая звезда (или планета), которая ночью служит мне часами... Скоро поднимется солнце, и начнется новый день - последний день первого месяца войны, последней войны с фашизмом.

23 июля 1941

Белофинны беспокоят нас хотя и понемногу, и каждый день; но существенного ничего не было на старом месте. Ночью спать не приходится совсем...

25 июля 1941

По ночам, если спокойно, продолжаю писать письма, но артподготовки или перестрелки на флангах часто заставляют отрываться...

30 июля 1941

...У нас, конечно, все по-прежнему. Неск. дней назад ночью мы слушали радиопередачу для финских солдат. Передавали из глубокого тыла, но у нас было слышно прекрасно, и у финнов, наверно, так же. Я все же многое понял, во всяком случае, понимал о чем идет речь - о положении Финляндии или о союзниках СССР в борьбе с Германией. ...

1 августа 1941

До сих пор на нашем участке все было тихо и спокойно. Вчера нас заменили, и мы только вернулись с передовой на старое место, как финны напали на наш пулемет. Хотя наших в то время там было немного, но финнам ничего сделать не удалось. Командир отделения был ранен осколком гранаты в лоб... Я пока нахожусь на его месте. Здесь стало тревожнее, но враг пока больше не беспокоил.

5 августа 1941

Вот уже вторые сутки на новом месте. Все это время лил беспрестанный дождь, измучивший нас и наше оружие. Мы мерзли, а оружие ржавело. Шинелей у нас с собой не было. Теперь уже не могу сказать, что все по-прежнему и ничего нового нет. Теперь все по-новому, есть много нового, но писать не о чем.

13 августа 1941

Я жив и здоров, работаю за командира взвода, ввиду его болезни. Сижу у входа в ДЗОТ. Ходить опасно, финны часто обстреливают из миномета.

23 августа 1941, Ленинград,

Дорогой мой братишка!

Пишу тебе из нашего родного и любимого Ленинграда. Вот как я попал сюда. 16-го числа я был ранен миной, четыре дня лежал в полевом госпитале, а на пятый привезли меня в Ленинград, где я нахожусь пока в больнице Мечникова (на Выборгской). Мне ожгло миной левую часть тела - от колена до виска. Руке досталось больше всего.

Ошта, в районе Свири,

25 ноября 1941

Вчера, наконец, закончился наш поход. Прошли около 200 км. Теперь находимся совсем близко от передовой: ночью видны ракеты и трассирующие пули.

14 июля 1944

Дорогой мой братишка!

Поздравляю тебя с поступлением в ин-т... Ты не можешь себе представить, как радует меня такой удачный исход твоих дел. Особенно потому, что у меня самого дела сложились не так удачно.

Вчера мы имели относительный отдых. Я получил твою открытку..., где ты пишешь о поездке за город. Читая, я радовался за тебя удачно проведенному дню. А я ведь уже забыл, что значит - быть летом в жарком и пыльном городе. Уже столько времени не видим над собой крыши, и свежего воздуха - хоть отбавляй. На открытых местах уже поспела земляника и черника. Но нам меньше всего приходится об этом думать: рады, что погода снова установилась хорошая и нет дождей.

Вообще, за этот месяц сознание у большинства из нас коренным образом изменилось. Произошла переоценка ценностей, и многое из того, что раньше казалось дорогим и необходимым, потеряло всякую ценность. Осталось лишь два фактора - долг и жизнь. Все прочее кажется теперь мелочным и второстепенным. Повыбрасывали многие из тех вещей, которые долго хранили: живы будем - наживем. Общая опасность сближает. Есть, правда, одиночки, которым наплевать на все, кроме спасения собственной шкуры; но на таких нельзя смотреть иначе как с презрением.

15 июля 1944

Мы очень подружились с моим вторым номером (радистом), хотя и побыли вместе всего три дня. Все у нас было общее, во всем мы старались помогать друг другу: словом, жили, как родные братья. Впрочем, три дня здесь - не такой уж маленький срок. За иной день приходится испытать больше, чем в другое время за год. Но эти дни выпали относительно спокойные. Вчера мы с утра сделали в камнях глубокий окоп, установили в нише свою машинку (радиостанцию) и просидели благополучно весь день, несмотря на неоднократный и сильный обстрел. Оказывается, в камнях можно хорошо углубляться: камни большей частью легко вынимаются, и получается надежная щель. В такой щели мы и просидели вчера с Яшей весь день: двигаться не пришлось. А сегодня нас разлучили: понадобился человек в другом месте, и его направили туда.

Так не хотелось расставаться! Раскупорили банку консервов, "добили" хлеб с сахаром, поделили сухари и - расстались. Как видишь, хозяйство наше несложное: кроме продуктов - только полотенце с мылом да бумага с карандашами. Итак, я пока остался один: не знаю, как будет дальше. Надеюсь, что все обойдется благополучно.

17 июля 1944

Второй день отдыхаем. Да, позавчерашний денек запомнится навсегда. Мой славный товарищ Яша, о котором я тебе писал в прошлом письме, был тяжело ранен, едва успев дойти до нового места назначения. Скольких товарищей я потерял за это время, но ни одна потеря так тяжело на меня не подействовала, как эта. Я весь день не мог думать ни о чем другом. А вечером узнал еще одну печальную новость. До сих пор я все еще надеялся, что Абрам (остававшийся в войсках МПВО в блокадном Ленинграде) жив. Как мне хотелось встретиться с ним после войны, и отблагодарить за все, что он для нас сделал, за спасение мамы. Но раз его не стало, мы должны перенести свою благодарность на его семью. ...

18 июля 1944

Отдыхаем уже третий день. Наконец, за полтора месяца, вымылись в бане и сменили белье - стали более походить на людей. Настроение неплохое, но за эти недели все мы стали старше на несколько лет. ..

23 июня 1945

Прошла годовщина начала войны. Но вспоминается не первый день войны, а этот же день в прошлом году. Ночлег в лесном хуторе, спим на надутых плавжилетах.

С утра - вперед, гуськом по болотам. Бросаем велосипед. Финская тяжелая батарея, трофейные кони, красивые лесные постройки. Я остаюсь с капитаном Сайко торопить 2-ой батальон. На болоте жара. Прошлогодняя клюква. Орехов с Зыряновым выжимают портянки, сушат на солнце сапоги и зубоскалят. Трофейные схемы обороны финнов на Свири. По болоту бьет одинокая финская батарея. Штаб полка где-то впереди, наверное, бьют по нему. Обгоняем 2-ой батальон, спешим к полку. Впереди на дороге огромный взрыв и пожары, видимо, горят склады. С дороги на болото сворачивает какая-то пехота. Догоняем и узнаем, что это 37-ой гвардейский корпус. Отделение ПТР (противотанковые ружья) - 2 человека, 2 ружья (!), а все-таки идут, несут, не бросают.

Жара невыносимая. Капитан пьет воду из покрытых зеленью луж; я пока терплю.

Впереди все бьет какая-то батарея. Потом оказалось, что я был прав: она все время била по штабу полка. Берем влево и выходим на Олонецкий тракт. На тракте - ни души. Впереди должны быть наши - но в чьих руках Свирская Слобода - неизвестно. На тракте - противотанковые мины. Сайко пошел вперед, меня оставил ждать отставшего связного. Вскоре подходят первые легко раненые, в том числе лейтенанты Бойко, Богатырев и, кажется, наш знаменитый бас Чернецкий. Наш майор Доватор убит, есть еще убитые и тяжело раненые. Оказывается, на развилке финны открыли пулеметный огонь из ДЗОТа по колонне штаба, которая шла безо всякого прикрытия. Потом добавила и батарея.

Полк возвращается. Приказано идти в Свирскую Слободу, так как мы залезли на территорию соседа, 37-ого гвардейского корпуса. Из Свирской Слободы пришла первая машина. Сообщили, что Слободу занял лыжный батальон. Короткий привал (налет трех самолетов со звездами, пять бомб, но все мимо). Идем в Св.Слободу, все возбуждены событиями дня.

Местность очень красивая - озера, рощи, монастырь с когда-то белыми, а ныне закопченными для маскировки стенами. Медленно идем весь вечер и часть ночи. На привалах дремлем и зябнем. Костры. На восходе (в начале третьего) - большой привал: до 8 утра. Как ярко стоит в памяти этот день!

8 августа 1944

Дни стали короче, ночи - заметно темнее и холоднее. Закончить бы все до зимы!.. На западе дела идут полным ходом. ... Наши войска не сегодня - завтра вступят на территорию Вост. Пруссии, освободят Варшаву, подойдут к Кракову! Скорей бы, скорей бы все закончилось, скорей бы увидеть, как радостно вздохнет весь мир, сбросив с себя невыносимое бремя войны и фашизма!

Все детство мама мечтала, что ее папа вернется с войны

Историю прислала Ольга Журавлева

«Здравствуй, многоуважаемая супруга Фрося и детки Лида и Зина.
Шлю я вам свой супружеский и родительский привет. Фрося, на днях нас отправят на фронт, где я с оружием в руках должен защищать свою родину от фашистских захватчиков…»

Я бережно держу в своих руках ветхие пожелтевшие листки. Безжалостное время не пощадило их – линии сгибов превратились в глубокие «морщины», выцветшие чернила и затертости «съели» некоторые слова. Эти листки – письма, которые писал мой дед моей бабушке.

Несколько листков и несколько фотографий – все, что осталось от деда. Он погиб в начале 1942 года, оставив вдовой мою 29-летнюю бабушку и безотцовщиной годовалую дочку – мою маму.

Все свое детство мама мечтала, что ее папа вернется с войны. Она бегала смотреть на часового, который охранял вход в расположенное неподалеку военное училище – ей казалось, что однажды вместо него там будет стоять ее отец. Маленькая девочка не могла смириться с мыслью, что все, что у нее осталось от отца – это несколько скупых строк:

«31 декабря 1941 г. – последний день текущего года. – Здравствуй, дорогая супруга Ефросинья Ивановна. Шлю я тебе свой искренний привет, а еще крепко целую милую дочку Зину и Лиду… Как вы там живете, я не знаю, как дочурка Зина, которую я очень часто вижу во сне…»

Осторожно перебираю листочки. Они – мои старые знакомые – я их читала и школьницей и студенткой, а сейчас достала их случайно – в школе сыну задали написать сочинение на тему: «Письмо с фронта».

Вот сидела, перебирала пожелтевшие семейные драгоценности, вчитывалась в них и вдруг осознала, что я уже старше деда…

«В данный момент живу по казарменному, что мне не нравится, пожилых лет, таких как я, очень мало, почти все молодые – с 1922 г. – 1923 г. рождения».

Дед, Федор Григорьевич Мещеряков, родился в 1905 году в Москве. Его мать, моя прабабка, всю жизнь проработала на Трехгорке, была участницей революции 1905 года, родила трех сыновей – Николая, Ивана и Федора и двух дочерей – Евдокию и Марию. Все три сына погибли на войне, дочери же дожили до старости.

«Фрося, где мы окончательно остановимся, я еще не знаю: идем до г. Муром – до него еще осталось идти 90 километров. Думаем быть 23 ноября…»

Мой дед был мастером на заводе. Он поздно женился, и единственным его ребенком была моя мама – Зинаида Федоровна. Она родилась ровно за три месяца до начала войны – 21 марта 1941 года.

Завод эвакуировали вместе со всеми документами деда. По семейным обстоятельствам дедушка вынужден был остаться в Москве. А без документов в военную пору у него была одна дорога – добровольцем в армию.

Так он оказался на дорогах войны. Сведения о нем скудны, документов не осталось, а из старших Мещеряковых уже никого нет в живых.

«…Фрося, завтра Новый год. Тебя поздравляю с Новым годом, с новым счастьем, с новым здоровьем и желаю всего хорошего и счастливого в жизни вашей…» Почему-то в этих строках мне послышалось прощание с родными.

Мама точно не помнит ни дату рождения отца, ни место гибели. У моего деда не было боевых наград, он не брал городов, не ходил в разведку, не штурмовал Рейхстаг. Он был одним из миллионов, отдавших жизни за свободу своего народа. Он пал, защищая Москву, защищая свой город и свою семью. Дед честно выполнил свой долг – вечная ему за это память.

Последнее письмо, которое сохранилось у нас, датировано 11/II-42 г. (город Ногинск, село Успенское): «…следую по намеченному маршруту пешком – по шоссе Энтузиастов… приду на место, где, наверное, нас оденут, сформируют и дадут оружие, с которым мы пойдем защищать нашу Родину и любимую Москву…»

Все… жизнь вышла на финишную прямую.

Последний бой моего брата

Историю прислала Лариса Сергеевна Осташева

Меня убьют в последние дни войны

Мой брат, гвардии лейтенант Леонид Бобров, командир взвода 314 гвар-дейского стрелкового Гдыньского полка 102 гвардейской стрелковой Новго-родской Померанской Краснознаменной орденов Суворова и Красной Звезды дивизии, провоевал более трех лет. Еще в 1943 году предсказал в своем пись-ме: «Если меня не ранят, то, видимо, убьют в последние дни войны. Это мое предчувствие, а оно еще редко меня обманывало». Так оно и случилось.

Леня был для меня больше, чем брат. После того, как в 1938 году аре-стовали нашего папу, командира Красной Армии, а нас выгнали из квартиры, посадили в тюрьму как жену «врага народа» маму, 16-летний Леня заменил мне всех. Я слушалась и признавала одного его.

Война помогла Лене стать офицером. После десятого класса его не при-няли в военное училище как «неблагонадежного», сына арестованного. Два года он работал, в армию тоже не призывали – не доверяли. А за месяц до вой-ны «вспомнили» и об этом «резерве».

Папу безвинно расстреляли, потом полностью реабилитировали. Ему было 38 лет. А Леня навеки остался 23-летним.

Для меня, сейчас уже 80-летней, для моих детей, внуков и правнуков мой старший брат остается реальным, не нарисованным, не придуманным, ис-тинным героем.

Я всю жизнь отыскивала последние следы жизни моего брата на земле. Писала о нем, просила откликнуться однополчан, - и они откликались. Нашла с трудом его могилу в польском Поморье.

Брату Лене и погибшим друзьям нашего детства я посвятила свою книгу «Розовая чайка», которая вышла 65-тысячным тиражом в 1991 году в Воениз-дате Министерства обороны СССР.

В преддверии 60-летия Победы (а 60 лет назад погиб и мой брат) я пред-лагаю Вашему вниманию его подлинные фронтовые письма. Большинство из них адресованы его другу и однокласснику по вологодской железнодорожной школе № 9 Борису Левичеву.

Их мне передал Борис Семенович незадолго до своей кончины.
Осташева Лариса Сергеевна, член союза журналистов г.Москвы,
ветеран Великой Отечественной войны

12.02.42.
Привет, дорогой дружище!

Наконец, я собрался написать тебе небольшое письмецо. Борис, если описать все, что произошло со мной, то не хватит не только одного письма, но и целой тетради.

За месяцы войны мы исходили вдоль и поперек всю южную часть Каре-лии, этого требовала обстановка первых дней войны. Мы побывали в очень многих местах, начиная с Петрозаводска и кончая Повенцом и окрестностями Пудожа.

Борис! Наши старые представления о современной войне никуда не го-дятся. Современная война – это очень серьезная и тяжелая вещь. Тебе это тоже надо понять. Современная война – это переходы без отдыха по 50 км в сутки, сон под открытым небом в любой мороз и под обстрелом противника. Война в Карелии еще более сложная. Леса, болота, сопки постоянно держат под угро-зой окружения. У нас было несколько случаев, когда попадали в окружение к противнику, но благополучно выходили из него. Борис, тебе не представить, что значит пройти без дороги в пургу по болотам и лесам 20 км за 5 часов. Я теперь сам удивляюсь, как выдержал этот переход.

Так вот, Борис, нужно здраво смотреть на вещи и не закрывать глаза на трудности современной войны.

Последнее время обстановка на фронтах Карелии изменилась, и мы уже скоро два месяца находимся в одном из поселков, выполняя определенные за-дания. С 1 по 13 февраля я находился на охране ДЗОТов, где и начал писать это письмо. Жили в землянках. Пожили это время замечательно. Только при-шли в свою часть чумазые, как из кочегарки (в нашей землянке сильно копти-ла печь). Сейчас нахожусь в своей части. Через несколько дней выступаем на новый рубеж. Пока не знаем куда.

Ты мне пишешь о смерти нашего дорогого товарища Бориса М. Смерть Бориса М. Я не забуду и не прощу немцам никогда! Образ Бориса Москалика навсегда останется в моей памяти.

Писать особо много некогда. Сейчас по многу часов приходится стоять на постах. Когда, может быть, встретимся, поговорим обо всем. До встречи после победы над врагом!

С приветом, Леня.

6 сентября 1942 г.

Здравствуй, Борис!

Наконец, после долгого перерыва решил восстановить почтово-телеграфное сообщение между двумя друзьями. За это время в моей жизни произошло много изменений. Как ты уже, наверное, знаешь, я командованием части был направлен на курсы младших лейтенантов. Сейчас уже прошел ме-сяц напряженной учебы. За месяц научились многому: отдаем самостоятельно приказ о наступлении и обороне взвода. Действуем в роли командиров взводов все. Конечно, впереди много еще трудностей в учебе. За 3 месяца нужно осво-ить программу нормального военного училища. Да еще кроме учебы иногда выполнять боевые задания.

На днях очищали город, в котором мы находимся, от всякой сволочи. Да, Борис, по существу говоря, мы – главный резерв командования. Мы не за-бываем главных традиций курсантских частей. И когда по тревоге проходят в полной боевой готовности, стройными колоннами, четким шагом, с блестящей выправкой наши взводы, роты, то кажется, что нет силы, которая устояла бы перед нами. О нас заботится командование фронта: одели во все новое, как го-ворится, с «ниточки», и сапоги, и шинели, и пилотки, и даже портянки новые. Питание замечательное, большинству вполне хватает.

Но с нас крепко спрашивают хорошей учебы. Особенно тактической и огневой подготовки. Частенько курсы посещает командующий фронтом. В общем, жизнь идет нормальным чередом, отбой в 11 часов, подъем в 6 часов.

Но не подумай, что мы спим так много. Это теоретически. Правда, труба играет вовремя, но ложимся на 1-2 часа позднее, встаем на час-два раньше (смотря по обстановке), то не успеешь вычистить оружие, то нужно побриться, а то и просто хозяйственные работы или ночные занятия. В общем, время рас-считано до минуты. Особо здорово, выражаясь по-русски, …. в хвост и в гри-ву. А у меня еще есть страсть к новому оружию, выпросил себе автомат (ППШ). Теперь и приходится по полчаса драить после каждого занятия.

В общем, Борис, учеба еще и впереди предстоит тяжелая и напряженная. Мы должны освоить искусство вождения войск, чтобы навсегда уничтожить фашизм.

Может быть, мне и не удастся увидеть конец разгрома Гитлера, но я твердо верю в нашу победу, в ту благородную цель, к которой направлены все силы нашей армии и народа. Окончательная победа будет за нами.

А пока стараюсь освоить в совершенстве все то, что нам преподают. Ведь каждому из нас вручат по нескольку десятков людей, которых мы будем обязаны вести в бой, и вести неплохо. А мы поспеем к самым решающим боям и к самым горячим схваткам. Ты, наверное, поверишь мне, что кроме выход-ных дней не бывает ни одной свободной минуты. А выходные дни существуют теоретически. Борис, для окончательного разгрома врага нужно еще много усилий. Может быть, мы еще встретимся после разгрома фашизма. Эх, и вы-пьем же мы с тобой тогда за наше счастье и будущее, которое еще надо завое-вать.

Леня.

15 января 1943 г.

Здравствуй, дорогой товарищ!

Борис! Невзирая на все законы вероятностей и случайности, я все еще жив. Просто удивляюсь – за два года фронтовой жизни только один раз немно-го царапнуло. Остался жив и на этот раз, и даже невредим. Если меня сильно не ранят, то, видимо, убьют в последние дни войны. Это мое предчувствие, а оно еще редко меня обманывало. Ну, в общем, об этом хватит… в общем, не теряю надежда – встретиться с тобой, с родными и друзьями.

Живу я по-старому. Командую тем же подразделением. Замечательные бойцы, за любого отдал бы душу.

Снегу выпало уже много. Теперь нам приволье. Действуем вовсю. При-дем, немного отдохнем и опять идем лазать по сопкам, болотам. Противнику насолили по горло, и он давно на нас зуб точит. Но пока все обходится благо-получно, об одной нашей небольшой операции, в которой мы угробили боль-ше 40 белофиннов, была заметка в газете «Красная звезда», кажется, за 27 или 28 декабря.

Новый год встретили неплохо. Взялся за оборудование вечеринки. Хо-телось создать домашнюю остановку. Конечно, здесь, в землянке, это очень трудно, но получилось что-то похожее… Выпили, поиграли немного на гар-мошке, спели хорошие русские песни. В новый год дали 12 залпов изо всех видов оружия и пошли спать.

Погода стоит хорошая, ясная, солнечная. Вчера шел дождь, и много вы-пало снега. Сегодня опять подморозило. Завтра опять собираемся в путь-дорогу. Сегодня прилетали немецкие самолеты, видимо, хотели бомбить, но по ним дали такого огонька, что быстро отвернули в сторону. Я сам стрелял из пулемета (знаешь, что я любитель пострелять, еще много мальчишества), стрелял до тех пор, пока ствол не стал красным, и я обжег себе руку, так чтои сегодня болит.

О себе все. Привет всем знакомым и друзьям… Пиши, как можно чаще. Ты знаешь, как дороги на фронте письма.

С дружеским приветом, Леня.

17 мая 1943 г.
Борис! Вот я и опять на фронте. Прошло полмесяца, как приехал в часть, принял и командую взводом автоматчиков. Чувствую себя превосходно и ос-воился быстро. Как будто давно был командиром.

В конце апреля окончил курсы. 28 апреля зачитали приказ о присвоении звания. Последний раз прошли торжественным маршем. 29-го вечером сели на поезд и поехали по частям. Я получил назначение в часть, которая славится своими действиями по всему этому фронту. Поехали по знакомой дороге. Сколько сот километров пройдено пешком по этим дорогам! С 1 по 4 мая от-дохнули в штабе части и 4-го разошлись по подразделениям. Состав моего взвода мне понравился с первого взгляда.

Молодые, здоровые бойцы. Сначала немного была расхлябана дисцип-лина, так как у них до этого долго не было среднего командира, а теперь под-направилась. Привел в порядок все оружие. Автомат – поистине грозное ору-жие пехоты! Ты бы послушал, когда мы стреляем всем взводом – на непри-вычного человека наводит ужас. Пристрелял и изучил до тонкостей (каждый день выпускаю по полтора-два магазина, патронов хватает). Готовимся к гря-дущим большим сражениям, Впереди большие и тяжелые бои…

Леня.

26 декабря 1943 г.

Здравствуй, дорогой товарищ!

Борис! Недавно получил твое письмо и спешу ответить (уже вторую не-делю спешу).

На днях мы вернулись с выполнения одной небольшой задачи. В одном вражеском тыловом гарнизоне солдаты бегали из землянки в землянку разде-тые и босые. Наше командование, «беспокоясь о здоровье» вражеских солдат, послало нас «обуть» их.

День был пасмурный, маскхалаты были чистые (еще не успели запач-каться), мы спокойно подползли на 10 метров к их траншеям, вскочили в них и забросали землянки гранатами. Покойники так и остались спать разутыми. Обувать пришлось лишь немногих (пленных). Но задачу признали выполнен-ной на «отлично»…

Сейчас сижу в землянке, ко мне приходило несколько офицеров, пили… не воду, конечно, но водку.

Живу в общем неплохо. Только лыжи … в хвост их и в гриву. И без лыж нельзя и на лыжах трудно (снега еще мало). Удивительный этот год, особенно для этих мест, все лето было тепло, и к середине декабря вдруг пошел дождь, согнал весь снег. Мы только по-настоящему начинаем свою работу. Ждем, ко-гда будет побольше снега, тогда развернемся вовсю. А сейчас пока «вовсю» смолим лыжи (некоторые уже совсем досмолили до нуля) и изредка лазим по вражеской обороне.

… Развлекаемся, кто как может… Недавно показывали две кинокартины – «Два друга» и «Жди меня»- некоторые подумают над этой картиной.
Пиши, пожалуйста, почаще. Ты знаешь, как здесь ценят письма! На вес золота – нет дороже! Напиши, что знаешь о судьбе наших общих друзей.
Передай тот конверт, что в письме, по назначению. Не забывай меня!

Леня.

8 апреля 1944 г.

Здравствуй, дорогой товарищ!

Как ни странно, но я все еще жив, будучи три года на войне, и самое главное, почти год в лыжной части. А ты еще, наверное, по финской кампании помнишь о характере деятельности лыжных батальонов. Попадать в обстанов-ку, в которую мы иногда попадаем, удовольствие ниже среднего. За последний месяц было особенно тяжело. Ты, наверное, знаешь, что уже больше месяца мы бродим по сопкам Заполярья. Первые дни учились лазать по этим …. Ска-лам (чтоб их больше не видать!), сейчас находимся на выполнении боевого за-дания.

Опишу место, где я пишу тебе письмо. Нахожусь в шалаше, или вернее, в снежном доме на склоне крутой сопки. Впереди, сзади, с боков изредка рвут-ся снаряды (к ним уже привыкли и не обращаем внимания). Сейчас вечер. В небе то там, то здесь вспыхивают яркие солнца ракет и струи трассирующих пуль. Изредка пролетит вражеский самолет и сбросит пару бомб «в белый свет, как в копеечку». Все это начинает надоедать. Рядом спят бойцы. Отды-хают после трудного перехода. В середине шалаша горят яркий костер (по но-чам морозы еще те – старенькие, градусов на 20).

Наш «дом» выкопан в снегу, снег глубокий – полтора-два метра, сверху набросана хвоя. Посередине костер, вокруг костра спим. Вода близко – топим снег прямо из стен.

На днях вспомнили папанинцев и их жизнь на льдине. Просто смешно, что мы находили в них героического! Мы часто им завидуем: шековая палатка, лампы для подогрева помещения, спальные мешки. Не жизнь, а малина, нам бы так сейчас пожить! Мы уже не мечтаем о теплом помещении… Одеты, обуты мы хорошо, и это во многом нас спасает. Время провожу однообразно. Если отдыхаем, то спим или глушим водку, которой у нас хватает и к которой я начинаю привыкать. Больше делать нечего. А когда «работаем», то не до этого.

Мы часто вспоминаем героических работников тыла. Как много они де-лают для фронта, для общего дела победы над врагом! Я не включаю в это число интендантский состав и работников складов тыла. Это старые сволочи. И ели хоть один из них скажет, что он защищал Родину, можешь, не боясь за последствия, со спокойной совестью набить ему морду.
Борис, пиши, как можно чаще. Ты знаешь, как редко я получаю письма. И как тяжело бывает на душе.

Привет всем товарищам и друзьям. Вспоминай чаще.

С дружеским приветом, Леня.

26 апреля 1944 г.

Здравствуй, дорогой товарищ!

Прежде всего разреши поздравить тебя с праздником Первое мая - бое-вым праздником и праздником весны. Третий и последний раз встречаем мы этот праздник в условиях войны. Четыре весны моей жизни пропали, можно сказать ни за что (конечно, в смысле погулять, покрутить с девчатами). Но ни-чего, мы еще свое возьмем за все! Все девчата будут наши.

… Что тебе написать о себе, просто не знаю. Не делаем ничего сущест-венного. Лазим по тылам в разведку, громим гарнизоны, таскаем немцев в плен. Ходим пока еще на лыжах. К лыжам уже привыкли, жалко расставать-ся… К лыжам уже привыкли, жалко расставаться…

Да думал ли я, что смогу пройти за день 100 километров на лыжах или 60 километров пешком!

Снегу все еще много. Сегодня подморозило, и можно ходить, не прова-ливаясь, без лыж. Дни стали длинные, ночи почти нет. Скоро будет солнце не сходить с неба. На днях нам выдали очки. Ходим, как слепцы, с темными стеклами. Это для того, чтобы не портить зрение, а то у меня стали слезиться глаза от яркого света…

Леня.

И вот последние страницы, которые написал мой брат. Письмо ма-ме, Екатерине Николаевне.

1 ноября 1944 г.

Дорогая мамочка!

Пожалуй, это письмо можно озаглавить «По норвежской земле». Начал вам писать на двадцатый день наступления, но не мог собраться закончить.
Сегодня четвертый раз салютует Москва доблестным воинам нашего фронта, в том числе и нашей части. Сегодня же зачитали приказ о награжде-нии нашей части орденом Суворова. Теперь на нашем знамени три ордена и название по наименованию одного города.

Теперь опишу, как мы воевали со времени последнего моего письма. Отдохнуть пришлось недолго, всего два дня. И опять начали свое стремитель-ное наступление почти все время на главном направлении и в первом эшелоне; на этот раз с танками.

Враг цеплялся за каждую сопку, за каждую речку. Штурмом овладели важнейшим портом. 22 октября надолго останется в моей памяти. Нам, два-дцати человекам, пришлось принять очень сложный ночной бой против 150 немцев, и в результате овладели важной высотой. Воевали шесть часов. Воева-ли шесть часов. Наконец вышли на широкую реку, форсировали ее на подруч-ных средствах, почти все измочились до нитки и, наконец, перешли государст-венную границу. Жители нас встретили приветливо, как старых друзей. С это-го момента немцев сбили, и они побежали. Началось преследование. Почти сотню километров висели у них на «хвосте».

Захватили много орудий, скла-дов, самолетов и др., но самым дорогим было освобождение двух тысяч совет-ских граждан из лагеря военнопленных. Вы не можете представить нашу ра-дость, а особенно радость освобожденных. Они целовали и обнимали наших бойцов. Эта минута вознаградила нас за все лишения и трудности. За сто семь-десят километров, пройденных с боями.

Как видите, пока я жив и здоров. Сейчас мы вышли из боя, на этот раз, видимо, надолго. Приводим себя в порядок. Готовимся к празднику. Сейчас занимаемся строевой подготовкой.

Старых солдат, которых вы видели, когда мы проезжали через Вологду, героев Петсамо и Киркинеса, боевых орлов, с которыми прошел огонь и воду, в труднейших условиях, которые еще никогда меня не подводили, осталось мало. Но немца побили много. Я не злой человек, но когда я стреляю в немца, то чувствую если не наслаждение, то какое-то удовлетворение. Чем дальше мы идем, чем больше видим злодеяний немцев, тем больше появляется чувство злобы. Мои расчеты о сроках окончания войны не оправдались. Но все же все скоро кончится.

Целую крепко. Леня.

Письмо Борису. После отдыха в Рыбинске.

15 января 1945 г.

Здравствуй, Борис!

Наконец собрался тебе написать. Опять сели на колеса, и опять в дороге, узенькой, но длинной. Опять, Борис, воевать, в последний решающий бой. Ну, об этом не хочется говорить: теперь отдохнули неплохо, можно идти на все.

В общем, погуляли неплохо. Есть, о чем вспомянуть. Отрывали номера еще те. За время пребывания здесь я имею не текущем счету 15 суток домаш-него ареста.

В окрестных селениях было очень много хороших девчат, а ты сам представляешь нашего брата. Многие переженились и почти все офицеры за-вели себе по девчонке. В последний вечер из-за девчонки меня чуть не застре-лили. Мы с ней ехали на лошади, а сзади како-то «друг» выпустил по мне с полмагазина из автомата. Все обошлось благополучно. Теперь все выяснилось, и сейчас в вагоне вместе с ним смеемся над этим происшествием. Все, конеч-но, были изрядно выпивши.
Себя мы не обижали. Выпивали если не каждый день, то через день. За время пребывания там спустил все свои «социалистические накопления» и еду без гроша в кармане. Ну, конечно, об этом не жалею. Погуляли во славу за все три года фронтовой жизни. Долго будут нас помнить, особенно девчата.

Спешу сообщить тебе радостную для нас весть. В канун Нового года нашу часть преобразовали в гвардейскую. Теперь мы гвардейцы!

Ну, Борис! Пока все. Пиши скорее. Жив буду – встретимся. Пиши по старому адресу.

С дружеским приветом. Леня.

И последние в жизни строчки – маме. 2-й Белорусский фронт.

15 января 1945 г.

Дорогая мамочка!

Пишу в поезде. Поезд остановился на каком-то перегоне и стоит уже полсуток. Природа довольно грустная. Больше все равнина. И кругом все раз-руха, разруха и разруха. Одиноко стоят трубы разрушенных зданий и отдель-ные сарайчики – остатки от больших поселков и городов. Тяжело становится на дуще, и все больше разгорается злость на немца. Предстоит еще одна, по-следняя, большая схватка. Ну что ж, кровь за кровь! Еще раз предстоит испы-тание своей судьбы. Что предстоит, того уже не минуешь. Буду верить в свою звезду. Жив буду – так скоро уже приеду домой и заживем новой счастливой жизнью.

Опишу немного о своей жизни в г. Н. Эти полтора месяца надолго оста-нутся в моей памяти. Долго нас будут помнить город и его окрестности. Погу-ляли за все три года. Почти каждый вечер мы отправлялись «в путешествие» по окрестным деревням, а иногда и в город. Меня в последний вечер чуть не застрелили свои друзья. Несколько раз смотрел оперетты в городе. Замеча-тельный театр. Смотрел оперетты «Сильва», «Марица», «Роз-Мари» и др.

Новый год встретили неплохо. Замечательно провели время. В канун Нового года нам пришел приказ: за особые заслуги в боях наша часть преобра-зована в гвардейскую.

Теперь мы, мамочка, гвардейцы. Как это красиво звучит! Об этом на-именовании мы мечтали давно. Да мы его и заслужили.

В последнее время у нас в расположении построили клуб, офицерскую столовую. Делали все, чтобы мы как можно меньше отлучались за расположе-ния, и все бесполезно. Как вечер, так пошли опять. Было, конечно, на этой почве много неприятностей, но это все ерунда. Главное – замечательно пожи-ли это время, да и заслуживали мы еще большего за три года службы в Карелии.

Как поживает бабушка? Привет ей. Где Ляля и что она делает? (Брат еще не знал, что я, окончив курсы комсомольских журналистов уже отправи-лась в эти дни с выездной редакцией «Комсомольской правды» на работу в прифронтовую зону, освобожденную от гитлеровцев.)

Пишите чаще по старому адресу.

Целую крепко. Леня.

Его звезда погасла 24 февраля 1945 года под деревней Бонстеттен.

Не скоро, через много лет, узнала подробности того боя, который стал для брата последним. Однополчанин Лени, сержант Шаймардан Бахтигареев из Башкирии прислал в вологодскую газету «Красный Север» свой рассказ о Леониде Боброве. Он хотел, чтобы в Вологде знали, как храбро воевал и как геройски погиб их земляк. Письмо фронтовика упомянули одним только абза-цем в обзоре. Но этого было достаточно, чтобы я могла найти живого свидете-ля. Вот что он писал нам:

Роте было приказано наступать на какую-то деревню. Шел дождь со снегом. Ночью мы скрытно подошли к исходным позициям. Солдаты, дер-жавшие здесь оборону, тихо отходили. Один бородатый солдат понял, что нам здесь наступать, посмотрел на лейтенанта Боброва и сказал: «Фриц здесь очень силен, будьте осторожны».

Ночью был сильный снегопад. Ноги промокли еще днем при дожде. Не-легко. Кто в валенках, кто в немецких сапогах, которые очень жмут в подъеме. Леонид приказал переобуться, потом проверил состояние оружия, наличие бо-еприпасов. Время наступления подходило. Кругом был снег, бело. Пожалели, что нет наших северных маскхалатов. Мы с Леонидом попили воды из одной фляги, погрызли сухарей. Началась артподготовка. Сигнал к наступлению. Бросились вперед. Выбили фрица из деревни.

Командир роты старший лейте-нант Ключев приказал нашему взводу преследовать фашистов. Вдруг из-за ле-са и возвышенности выползли немецкие танки, а за ними – автоматчики. Шли прямо на нас. Заработали ПТР и противотанковые орудия. Все покрылось ды-мом, загорелись деревянные постройки. Немецкие автоматчики сумели занять какую-то башню, начали сыпать на нас прицельным огнем из укрытия.

Весь огонь принял на себя взвод лейтенанта Боброва, не отступив ни на шаг. Целый день длился бой и стоил много жизней. Погиб и лейтенант. От ро-ты осталось девять человек.

Долго я искала по карте названия, указанные в извещении о гибели бра-та. Потом узнала, что деревня уже не Бонстеттен, а Замарте.

Место, где брат совершил свой последний подвиг, после войны было уже на территории Польши. Из отделения Общества польско-советской друж-бы мне сообщили, что после войны останки павших воинов были перенесены в местечко Новые Дворы.

Сокол, Соколята и Синичка

Историю прислал Григорий Брейгин

В начале 60-х годов я работал в казахстанской молодежной газете «Ленинская смена». Мой приятель, занимавший некую должность в Государственном архиве Казахстана, зная о моем интересе ко всему, что связано с малоизвестными страницами Отечественной войны, как-то обмолвился, что у них в не разобранных фондах лежит, как он выразился, кубометр военных писем. Я загорелся их посмотреть. Оказалось, что писем даже не кубометр, а гораздо больше. И лежат они, связанные в пачки, уже лет десять. В самом начале 50-х годов у кого-то родилась идея собрать и издать книгу писем, посланных с фронта. Собрали «на местах» массу фронтовых треугольничков и открыток, свезли в Алма-Ату, а издание книги почему-то отложили на многие годы. Все письма сдали в архив, где я с ними и встретился.

Я перебирал толстые связки, совершенно не представляя, как к ним подступиться. И вдруг зацепился взглядом за одну открытку, лежавшую сверху. Вернее, прочитал первую строчку: «Здравствуйте, Соколята и Синичка!» Именно так, с большой буквы, как пишутся имена.

Я вытащил из штабеля нетолстую связку из, примерно, полутора десятков писем и открыток и прочитал несколько писем прямо здесь же, в хранилище. Я никогда не читал ничего подобного. Это были удивительные письма удивительного человека. Приятель разрешил мне взять их под честное слово, на несколько дней, и дома, разложив письма по хронологии, я с головой погрузился в историю одной семьи, в историю войны и любви. Первое письмо, еще довоенное было датировано 1939 годом, а последнее – февралем 1944-го.

Военный летчик Александр Батурин писал в Казахстан, на маленькую станцию Мартук. Там жила его семья - жена Нина и дети, два сына и дочка. Мальчишек звали Женя и Славик, а девочку - Светлана. Но отец в письмах все время называл их Соколята и Синичка. Только так. И было удивительно, что суровый, судя по письмам, мужик, летчик истребительной авиации, весь израненный и хлебнувший поверх головы военного лиха, придумал для своих детей такие полные нежности прозвища.

Письма вместили пять лет его жизни. Были еще довоенные из авиационной части, где Батурин служил, была открытка, отправленная в самый первый день войны, где он как бы прощался с женой и детьми и напутствовал их, были письма с рассказами о буднях войны, о боевых друзьях, о смешном и о трагическом. Что удивительно, он не употреблял слов «бой», «война», а писал «работа». «А вчера, Нинок, мы хорошо поработали, вогнали в землю пару фрицев…»

У него было серьезное ранение: немецкий осколок засел в переносице, почти в углу глаза. Врачи боялись удалять его в полевых условиях, а в тыл он не хотел.

Летал в темных очках, и в письмах шутил: «А я, имея полтора ока, сбил уже полтора десятка этих гадов. Только волос на затылке стал седой, как у волка».

Почти в каждом письме Батурин рассказывал о своем ведомом – Михаиле Мачабели, передавал от него приветы. А потом было самое горькое письмо. «Это, Нинок, случилось позавчера, а сегодня я только пришел в себя и пишу. Мы моей эскадрильей работали против 16 «фоккеров. Мишка закрыл меня своей машиной и сгорел»…

Последнее письмо было датировано 44-м годом, и я больше ничего не знал об их авторе, кроме того, что на тот момент он сбил уже два десятка немецких самолетов и вполне тянул на звание Героя. Я даже не знал, жив ли Батурин.

Совершенно неожиданно мой очерк перепечатал всесоюзный журнал «Смена», и началась цепь удивительных событий.

Уже в следующем номере «Смены» появилось продолжение истории Батурина, рассказанное ленинградским журналистом. То, что о моем герое написал именно ленинградский коллега, стало вполне понятно: всё, о чем Батурин рассказывал в письмах, не указывая по законам военной цензуры место дислокации, происходило в небе блокадного Ленинграда, над Ладогой, над «Дорогой жизни». Оказывается, о батуринской эскадрилье много писали во фронтовой и не только фронтовой печати, рассказывали по ленинградскому радио. Александр Герасимович был самым старшим в эскадрилье не только по званию, но и по возрасту, потому что стал военным летчиком еще до войны. Ленинградский журналист утверждал, что именно Батурин стал прототипом героя романа Николая Чуковского «Балтийское небо» – майора Лунина.

Совсем молодым летчиком был ведомый Батурина - Миша Мачабели, паренек из грузинского города Ткварчели. Кстати, его фамилию из-за неразборчивого батуринского почерка я прочитал в письмах неправильно –«Могабели», и ленинградский коллега меня поправил. Но ошибка в фамилии – это ерунда. Гораздо важнее то, что Миша Мачабели не погиб в том бою, когда бросил свою машину наперерез пулеметной трассе «Фоккера» и тем самым спас командира. Летчик успел воспользоваться парашютом, приземлился с перебитыми ногами на немецкой территории, попал в плен, вылечился, бежал из лагеря и потом снова воевал, но уже на другом фронте. Встретились они с Батуриным только на 20-летие Победы, в Ленинграде, а нашли друг друга благодаря моему очерку в «Смене». А я увиделся с Александром Герасимовичем еще позже, в самом конце 60-х. Он к тому времени покинул Казахстан и жил в Татарии, в городе Альметьевске. Естественно, уже не летал, а работал в нефтяном тресте.

Батурин показался мне сугубо земным человеком, без всякого налета романтики. И ордена свои вместе с Золотой Звездой он надевал только по большим праздникам. Но я - то знал, что лишь неисправимый романтик может до седых волос называть своих давно повзрослевших детей Соколята и Синичка…

Не вернулся из боя

Историю прислал Григорий Брейгин

Я очень давно хотел рассказать о моем отце. Он так мало успел пожить, и сегодня от него так мало осталось на этой земле. Почти ничего, кроме моей памяти.

До войны мы жили на Украине, в маленьком городке Глухове. Мама Брейгина Эсфирь Яковлевна работала в школе учительницей математики. Отец- Брейгин Израиль Аронович был агрономом и работал в учреждении, которое называлось загадочным словом Райзо, что означало Районный земельный отдел.

Отец до самых последних дней оставался в городе готовил к отправке зерно и скот, чтобы не достались немцам. А когда фронт подошел совсем близко, отец пригнал домой телегу, запряженную парой лошадей. Дед соорудил над телегой что-то вроде цыганской кибитки, в нее сложили пожитки и еду, и мы всем семейством мама, дед с бабушкой, я и трехлетняя сестренка Соня - двинулись подальше от войны. Все, кроме отца. Отец проводил нас и ушел на фронт.

У меня сохранилась отцовская трудовая книжка. Последняя запись в ней датирована августом 1941 года: Уволен в связи с мобилизацией в действующую армию. Сохранился и его паспорт. Новенький, полученный за полтора месяца до ухода на фронт. Паспорт был действителен до июня 1946 года и пережил своего владельца на много десятилетий.

Много лет спустя, разбирая после смерти мамы ее бумаги, я обнаружил отцовские письма с фронта. В одном из них, адресованном родственнице, у которой мы остановились в эвакуации, я нашел строки о нашем конном путешествии: Я не знаю, что и думать о Фире и детях. Ведь они уехали на лошадях. Ни Фира, ни даже отец ее не умеют управлять лошадьми и ухаживать за ними. За три месяца нашей разлуки я так и не узнал ничего об их судьбе. Живы ли они, или их не стало от бомбежек фашистских стервятников, а может, их в пути застало осеннее ненастье, зимняя стужа.

Мы были живы, нас не разбомбили, и с лошадьми научились управляться. На стенции Щигры дед сдал коней какому-то военному начальству, а за это нам разрешили ехать дальше товарным эшелоном. Там были такие высокие вагоны без крыши, в каких по сей день перевозят сыпучие грузы. Тогда они по самые борта были засыпаны пшеницей и укрыты брезентом. Я еще подумал, что, может быть, это как раз то зерно, которое отправлял папа. Мы забрались под брезент, зарылись в хлеб, и нам было мягко и уютно. И еще можно было жевать пшеничные зерна, когда хотелось есть. А в конце нашего путешествия, глубокой осенью, когда Урал уже пугнул нас ранними морозами, пшеница, разогревшаяся от влаги, спасала от холода.

Остановились мы в Магнитогорске. Нам дали комнатку в бараке. Правда, дали не сразу, а, как я узнал много лет спустя, после резкого письма, которое написал комиссар полка, где служил отец, в Магнитогорский военкомат. Жена мл. лейтенанта Брейгина Израиля Ароновича, будучи эвакуирована в гор. Магнитогорск, с двумя детьми, не имеет квартиры, живет в холодной и сырой комнатушке у частных лиц, сын болен скарлатиной и его нельзя забрать из больницы в это сырое и холодное помещение. Между тем в городе есть возможность предоставить семье Брейгина И.А. государственную квартиру. Младший лейтенант Брейгин служит в полку с сентября 1941 года, и за это время проявил себя как дисциплинированный, смелый, инициативный командир.

Нам дали комнату в бараке на улице Шоссейной, прямо под высокой каменной стеной металлургического комбината той самой знаменитой Магнитки, детища первых пятилеток. Нам, пацанам, это нравилось: на комбинат с фронта свозили разный военный металлолом, среди него можно было найти почти целую винтовку или на худой конец плоский немецкий штык, пробитую пулей каску, а то и пистолет. Всё это прекрасно годилось для игр, а играли мы всегда в одну и ту же игру, только в одну, имя которой война.

На следующий год я пошел в школу. Мне там сразу понравилось: в первом классе у нас уже был урок военного дела. Мы изучали винтовку, и я до сих пор помню, как называются части затвора: стебель, гребень и рукоятка. Изучали мы и устройство ручной гранаты не лимонки, а другой, похожей на бутылку, с деревянной ручкой. Но самое главное, за что я любил школу, там нас кормили. На большой перемене нас вели в столовую и давали суп с куском хлеба, жидкую кашу и загадочный напиток из соевой муки с сахарином под названием суфле.

Некоторым детям давали еще и талоны в городскую столовую. Они полагались тем, чьи отцы погибли на фронте. Очень скоро и я получил печальное право на талоны. Незадолго до конца учебного года пришла похоронка на отца. Он был убит еще в феврале, но казенная бумага шла долго...

Незадолго до войны отец проходил армейские сборы в артиллерийской части, и получил звание младшего лейтенанта. Осенью сорок первого их артполк был переброшен под Харьков. Зимой там завязались тяжелые бои. Лейтенант Брейгин, командир батареи, принял свой последний бой в селе Алексеевка, на подступах к Харькову. Отец ничем не успел прославиться, не заработал ни ордена, ни медали. Он был просто одним из миллионов пахарей войны.

Перед призывом в армию я съездил в Харьков, пытался найти отцовскую могилу, но не нашел: Алексеевка вошла в черту города, на месте боев поднялись многоэтажные дома, и не осталось на земле никакого следа ...
За месяц до последнего боя моему отцу исполнилось тридцать лет.
Мне удивительно запал в память первый день мира. Самый первый день. Это потом, спустя годы, появилась песня о празднике со слезами на глазах. А девятого мая сорок пятого года я видел эти слезы. К тому времени, после возвращения из эвакуации, мы жили в городе Таганроге.

Цветущая майская сирень затопила дворы и палисадники, а на улицы выплеснулось настоящее человеческое море. Прямо посреди улицы были накрыты столы, и каждая хозяйка несла из дому все, что было. Запомнилась немолодая женщина с огромной бутылью самогона, которая наливала стопку каждому встречному и, плача, просила помянуть то ли мужа, то ли сына. Над крышами плыл колокольный звон это в маленькой церкви по соседству с портом служили благодарственный молебен. Между столами на самодельной тележке с подшипниками вместо колес разъезжал безногий инвалид со стаканом на коленях. При каждом тосте он тянулся стаканом к столу, пил и странно плакал - беззвучно и с застывшим лицом. Потом мужики подняли его и посадили на табурет. Он ел все с тем же застывшим лицом, и медали его тихо позвякивали.

Я сейчас сам удивляюсь, насколько живы в памяти эти картины - словно я смотрю цветное кино. Вероятно это оттого, что второго такого дня в моей жизни никогда больше не было дня когда окончилась война.

Но оказалось, что большая война имеет страшное свойство настигать свои жертвы, словно бомба замедленного действия. Маму она догнала в 1949-м. Наверно, выставила ей счет за все сразу: за голод, холод, военные тревоги, отцовскую похоронку.

Однажды поутру мы с Соней обнаружили, что мама лежит без сознания. Приехала скорая, набежали соседи. Врач сказал, что это кровоизлияние в мозг.

Мама выжила, но ее парализовало, и отнялась речь. Ей было всего тридцать пять. С фотографий тех лет смотрит черноволосая красавица с бархатными глазами и нежным овалом лица. Она всегда выглядела моложе своих лет и рядом с послевоенными ученицами-переростками казалась их сверстницей. Но за первый год болезни она состарилась на целую жизнь. Я написал в первый год, потому что никто не мог предположить, что нашей маме предстоит так прожить весь свой век.

Где-то через год к ней вернулась речь, но очень невнятная, а правая рука и правая нога так и остались навсегда парализованными.

Она так и прожила всю жизнь солдатской вдовой. Сохранила все отцовские письма с фронта: даже удивительно, как много он успел ей написать за те шесть месяцев, что были отмерены ему на войне. Наверно, они были бы счастливой парой, и я вполне мог бы погулять на их золотой свадьбе, и отец порадовался бы своим четверым правнукам.

Удивительное дело: сегодня я старше отца на сорок лет, все тридцатилетние мужчины с высоты моего нынешнего возраста кажутся мне пацанами. Но на отца я и сегодня смотрю снизу вверх, словно я все еще тот - маленький, довоенный мальчик, который, прощаясь, уткнулся в пряжку командирского ремня и крепко-крепко держится обеими руками за большую и теплую отцовскую ладонь.

Одно из сохранившихся писем с фронта

…аттестат я выслал по адресу: город Магнитогорск, проспект Маяковского, д13, кв 6, Брейгиной Э.Я. ( я не писал Тираспольской для Брейгиной). Ставлю тебя об этом в известность для того, что если ты до сих пор еще ничего не получила, то сходи на почту и наведи соответствующие справки. Через пару дней, как только к нам придет Начугин, я вышлю тебе еще 500 рублей. В дальнейшем, чем только смогу, буду помогать тебе. Ты же Фирочка, не унывай, хоть и трудно тебе.

Я очень благодарен тебе, родненькая, за твои беспокойства обо мне. Очень приятно то, что ты думаешь обо мне, помнишь обо мне, скучаешь за мной. Верь мне, что не меньше и я за тобой скучаю. Моим единственным желанием является пройти через всю войну и с победой вернуться к тебе, к моим детям, воспитать их только не для новой будущей войны, а для созидательного труда и счастливой жизни.

Я очень скучаю за детьми, причем за Гришенькой ни чуть не меньше, чем за Софочкой. Только сейчас я почувствовал, что Гришенька и Софочка для меня одинаково дороги. Прошу тебя почаще напоминать детям обо мне. Пусть они знают и помнят, что у них есть любящий их папа, который не перестает заботиться и думать о них, пока жив. Пусть Гришенька обязательно пишет в каждом письме, а о Софочке ты пиши подробнее. Как она ведет себя, что говорит, как меня вспоминает, как выглядит.

О себе так же пиши подробнее. Я уже писал тебе, что твоего письма, в…

Я искал папу всю свою сознательную жизнь

Историю прислал Валерий Джаноев

Вартан Яковлевич - мой папа. С папой мы виделись только первые четыре месяца моей жизни - я родился в марте 1941 года, а папа ушел на войну в июле. Эту историю рассказал мой брат Эрик, который прожил с папой почти четырнадцать лет.

Папе было 18 лет, когда он уехал из Тбилиси в Москву, чтобы поступить в военное училище. В Москве он остановился у старшего брата Вани. С поступлением в военное училище ничего не получилось, и папа вскоре покинул столицу.

Несмотря на неудачу, мысль о военном училище не покидала его. Через год он поступил в Ташкентское объединенное училище, чтобы стать командиром - кавалеристом. Здесь в училище на репетициях художественной самодеятельности он и познакомился с моей будущей мамой Сотенской Верой Александровной.

Папа был верным сталинистом. Его сестры даже говорили: "Вартан, если бы Сталин знал, как ты ему веришь, он бы взял тебя в личную охрану". Все плохое, что происходило в это время, папа объяснял тем, что Сталин не знает, ему не докладывают. После ареста мужа тети Анечки, папа часто посещал сестру. Его начальник не советовал ему посещать жену "врага народа" (видимо кто-то доложил ему). Но папа продолжал ходить к сестре. Кроме того, в это время папа решил вступить в партию большевиков. Во вступлении в партию папе отказали, обвинив его в "неискренности"…

23 марта 1941 года у меня появился братик Валерик. По этому случаю, папа купил фотоаппарат, и мы фотографировали нашего малыша.

Семейное счастье продолжалось недолго. 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война. Папу привлекли на работу в военкомат. Через месяц он подал рапорт, и его мобилизовали. Он уехал в Кировабад (Азербайджан), где формировалась кавалерийская дивизия. В сентябре мы с мамой поехали к папе в гости и отвезли ему его личное оружие: кинжал и шашку, отделанные серебром. Мы провели вместе пять вечеров. Это была наша последняя встреча.

В октябре мы получили от папы первое письмо с фронта. Потом были еще письма и вырезки из фронтовых газет, в которых рассказывалось о том, как воюет часть под командованием майора Джаноева, о том, что он представлен к правительственной награде. Папа ушел на фронт командиром эскадрона, а через полгода командовал кавалерийским полком. Последняя его должность была начальник тыла конной дивизии. Эта должность ему очень не нравилась, т. к. по натуре он был боевым офицером. Дивизия, в которой он служил, вела бои на Харьковском направлении в районах Барвенково, Лозовая, Изюм. Последнее папино письмо датировано маем 1942 года. 20 мая 1942 года ему исполнилось 37 лет. Армия, в состав которой входила его дивизия, попала в "котел" под Харьковом. Папа пропал без вести. Кто-то видел, как его тяжелораненого вез в тыл ординарец, но поиски в госпиталях и лазаретах ничего не дали. Я искал его всю свою сознательную жизнь, но не нашел. Находились его однополчане, но не было никого, кто бы встречал Вартана Джаноева после мая 1942 года.

Началась эта операция 12 мая 1942 года. Войска Юго-Западного и Южного фронтов продвинулись вперед на 50 километров, но уже 20 мая крупные танковые группировки гитлеровцев мощными ударами с севера и юга при поддержке большого количества авиации окружили наши наступавшие войска, раздробили их и нанесли им большие потери. Четыре армии и кавалерийский корпус с тяжелыми боями пробивались из окружения отдельными отрядами и группами. Такой исход операции явился результатом, прежде всего, недооценки "серьезной опасности, которую таило в себе юго-западное стратегическое направление, где не были сосредоточены необходимые резервы Ставки", - писал Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. В "Харьковском котле" погибло более 230 тысяч солдат и офицеров Красной армии.

ПИСЬМА ПАПЫ С ФРОНТА (1941-1942)

Дорогие мои Веруша и детки!

Несколько дней как послал Вам письмо, но сегодня заимел возможность вновь вспомнить вас и решил черкнуть письмишко. Жив и здоров, для вас это важнее всего, одет тепло и сыт по горло, воюю, немца гоним аж пятки блестят, довольно уже отступать. Теперь его лупим по всему фронту. От меня ему тоже не мало достается. Пусть гад помнит, что за те издевательства, которые он творил, поплатится сторицей. Вы себе не можете представить тех зверств, которые чинили и чинят эти изверги. Трудно поверить этому, если не очевидец сам. Эта «культурная раса» творит то, что не допустил бы сам Чингис-хан. Разве в газетах описана хоть миллионная доля зверств гитлеровской своры? Будучи на фронте моей мечтой было: остаться живым до того момента пока он проклятый будет отступать, чтобы знать, что семья моя остается если и без меня, то не в руках фашистской сволочи и не будет терпеть издевательств. До этого момента, как видишь, я дожил, и теперь уже ничего не страшно. Уже три месяца как я кандидат в члены ВКП(б) (я об этом уже писал). Вступал в партию в боях, капитан по званию, представлен к правительственной награде (ордену) и уже третий месяц командую лучшим полком дивизии. Вот все, что могу написать о себе. Единственное, что у меня плохо – это то, что со дня убытия на фронт я абсолютно ничего о вас не знаю. Конечно, не уверен, получаете ли вы мои письма, но я пишу их не мало, уверен, что и вы пишете много, но ни одного письма я не получал. А чтоб я только ни дал, чтобы хоть открыточку получить из дому. Другие ведь получают. Единственное – это фотокарточки.

Посмотрю на наших и только расстраиваюсь. Внешне конечно все вы не изменились, но Леруська, наверное, сильно вырос. Ведь в его возрасте один день и то вносит изменения. Скучаю о всех вас, но не обижайтесь, о нем как-то больше. Ведь он малыш и такой прелестный.

Неоднократно писал и еще раз повторяю, что (на случай, если не получила предыдущих писем) в октябре выслал 1000 р. наличными и аттестат на 1000 руб. ежемесячных через Молотовский РВК, а тебе Веруша посла копию отношения. Я этих денег тут не получаю, но получаешь ли ты их – не знаю. Во всяком случае, с 1 окт. ты их должна получать. Кроме того, послал официальный пакет фельдсвязью в УРКМ Дадиане Яше с извещением о гибели одного из работников и в этот же пакет положил письмо Яше к тебе. Неужели и это письмо не получила. Этим же путем просил ответить мне, но, увы, – молчание. Думаю, что в связи с освобождением Ростова и общего нашего наступления почта начнет работать лучше и это письмо ты получишь, а так же я получу ответ, если аттестат не получила, то возьмешь в РВК им. Молотова справку, что указанный аттестат не поступил и пришли мне. Пришли мне подробнейшее письмо обо всем и обо всех. Как вы все живете, как детки, как твоя работа, как мама, где Ваня и Эля, что слышно от Левы. Как Рузанна, Аничка и Маня. Рафик, наверное, скоро выпустится командиром и пойдет на фронт. Я его очень часто вспоминаю. У меня в полку командир батареи такой же мальчик, но бьет метко. Я как посмотрю на него обязательно Рафика вспоминаю. Оля, наверное, барышня. Представляю какая Марианна стала взрослая. Словом подробно обо всех, а в особенности о детках и Леруське, пришли карточку, если есть. Маме передай, что я ей тоже писал, пусть обо мне не беспокоится, не все же на фронте погибают.

Ну что еще писать, право не знаю. Многое я дал бы, чтобы хоть на миг взглянуть на всех вас, но видимо еще придется подождать. Ну, ничего. Веруша, крепись. Кончится же когда-нибудь война, тогда снова заживем, а пока работай, не унывай, береги себя и деток. Уверен, что с этой задачей ты справишься, какая бы ни была обстановка.

Ну, пока все. Привет и поцелуй всем нашим. Тамаре и Наде с их семьями. Передай им, что я их помню и уверен, что вместе с тобой живете дружной семьей, хорошие соседи не хуже родных.

Эриньке передай, что бы он так же учился, как дерется его папа.
Целую всех вас крепко, крепко. Вартан. 13.12.41

Адрес новый. Действующая Армия. Почтово-полевая станция №775, 126 кавполк.

Дорогая Веруша!

Уже десять дней как получил пачку писем 15 шт. и все. Если бы знала, с каким нетерпением я ожидаю ежедневно почтальона, а писем мне нет. Ведь я так жду карточки, вот уже 9-й месяц я из дому, хоть на снимках посмотреть, какие вы стали. А малыш так совсем героем наверно стал - скоро год и 1 мес. Воображаю, как он изменился. Я его представляю крепышом, с озорными глазами и выражением лица, круглая мордашка, полный ротик зубов, конечно, уже бегает, переворачивает дома все, болтает, общий любимчик. Но ведь это все я представляю, а видеть не вижу.

Я просил тебя, что если в фото нет материала, снимитесь у Вени, у него для нас всегда найдется пара пластинок. Я тебе ни как не прощу, что за столько месяцев не могли сфотографироваться. Ты писала, что Лерика хочешь отдать в ясли, но не знаю, обошлась ты без этого или нет.

Справку я давно выслал, ты должна давно уже получить, но, раз ничего не пишешь, высылаю другую 2 экз. думаю, что в спецторге обеспечат прилично, и обойдешься без ясель.

Как Эринька, почему он мне не пишет? Неужели он не хочет переписываться с папой? Как его здоровье и учеба? Как-нибудь постарайся, чтобы его перевели хотя бы во 2 смену, а то ему тяжело учиться в 3-й смене. Все же он еще мальчик, хотя и здоровенный парень, и, как ты пишешь, все мое ему как раз без перешивки. Ну, что же, пусть растет на здоровье. Молодец, что он так сильно любит малыша, не обижает его и смотрит за ним, это для меня большое успокоение.

Ну что поделываешь ты, день целый, конечно, вертишься, где бываешь, кто нас помнит и бывает у тебя. Бывает ли Тоня? Ты о ней ни разу ничего не писала. Видишься ли с ра-ботниками райкома? Кто из моих близких знакомых и товарищей в Тбилиси? И если там, то почему не на фронте?
О себе писать нового ничего, все еще работаю начштаба дивизии. Несколько дней уже отдыхаю, а для меня это тяжелые дни: есть время вспомнить вас, и начинает тоска заедать, хочется повидать вас всех, всех, а когда это будет, кто его знает, во всяком случае, не раньше окончательного разгрома фашистской банды.

Обо мне не беспокойся, я здоров, всем обеспечен, ни в чем не нуждаюсь. Ты просила меня, чтобы разрешил тебе прислать посылку. Я писал тебе, что единственное, что мне нужно, зубная паста, паста для бритья, мыльница, коробка для зубной щетки и одеколон. Все же не плохо в периоды между боев приводить себя в порядок. Мы же конница, а военторг за нами не поспевает, чтоб купить, так что иногда ощущаю перебои. Посылку мо-жешь послать как персональный подарок.

Что слышно от Левы? Пишет ли из Керчи? Я за него беспокоился после феодосийских боев. Где Рафик? Все еще в Ереване? Как мама и все наши? Получила ли деньги? Аничка об этом писала, а ты нет.
Привет и поцелуи всем нашим и маме особенно.
Привет соседям, Ромадовым и Петрошевск.
Целую крепко тебя и ребятишек.
Вартан
14-4-42

Дорогая Веруша!

Сегодня получил твои 2 письма: одно от 27-3-42 и другое от 7-4-42. Наконец-то я получил карточку моего сынуськи. Если бы только знала сколько раз я целовал его, хотя бы даже на бумаге. Какой он чудный крепыш, удивленный взгляд и чуть-чуть скосил один глаз, одет хорошо, полненький, словом сыночком я доволен. Почему только ты с Эриком не сня-лись, если так трудно у фотографов, ведь есть же дома аппарат, неужели нет никого, умеющего снимать. Я хочу всех вас видеть хотя бы на карточке. Снимитесь все поголовно, маму тоже обязательно. По фотоснимку даже не видно, что Леруська болел.

Ты спрашиваешь, что 23 марта я наверно вспоминал Лерика. А как ты думаешь, ведь я послал поздравительное письмо, неужели ты не получила? Почему Эрик худеет, что с ним? Правда, возраст играет роль, растет, но все же надо быть осторожным. Как бы мальчик не ослаб и не заболел, возьми обязательно на просвечивание.

Веруша, ты спрашиваешь насчет моего или твоего приезда. К сожалению, это никак не возможно. Одно дело Ростов и кто туда поехал не знаю, а другое дело - где я. Сюда и отсюда в гости не ездят. Я сам многое дал бы, чтобы повидать всех вас, но, к сожалению, сейчас это не возможно.

На счет каких-то слухов обо мне, что я майор – это да, точно. Что я уже 4 мес. представлен к правительственной награде, но к какой не знаю – это да. Но что я ордена Ленина не получал – это тоже да, а тем более не был и близко около Ростова. Слухам не верь, до сего времени приказа и награждений еще нет. Когда получу, тогда и напишу, ну, а что Эрик радуется таким слухам, вполне понятно – на то он и мальчик.
Кроме первой справки я тебе недели 2 назад выслал еще 2 другие.
Жаль Людмилу Федоровну, хорошая была старуха, где ж ее угораздило налететь на сыпняк?

О себе писать нового нет ничего: жив, здоров, работаю все еще в штабе, давненько уже непосредственно в бою не был. Как - то скучно на войне без боя.

На счет денег, Веруша, можешь не сомневаться. Если хоть рубль лишний будет, и то вышлю. Знаю, что трудно, дорого все, но на то и война, ничего не поделаешь. Во всяком случае, тебе в тысячу раз легче и лучше, чем людям, живущим в полосе войны и вблизи ее.

Ну, пока, будь здорова. Еще раз спасибо за карточку, пришли и ваши.
Привет и поцелуй всем нашим. Привет соседям. Целую ребят и тебя
Вартан
4-5-42

Получила ли ты новый аттестат, с мая будут выдавать по новым. Узнай в военкомате, а то останешься без денег. Я уже давно выслал на ту же сумму.
Вартан

Это было последнее письмо папы с фронта. Потом наступила вечная тишина. 20 мая 1942 года ему должно было исполниться 37 лет

С возрастом в рассказах деда было все меньше бравады

Историю прислала Юлия Слапогузова. Москва, Россия

Здравствуй, дорогая Дусичка!

Добрый день! Спешу тебя порадовать и поздравить с днём окончательной победы над фашистской Германией. На нашу долю, милая Дусичка, выпало большое счастье пройти тяжёлый, трудный и опасный путь войны, с оружием в руках добиться окончательной Победы и в живых встретить этот радостный долгожданный час и наконец вздохнуть полной солдатской грудью. Представляю себе, как ликует наша Родина, услышав такие вести. Ведь этих вестей ожидал весь народ, всё человечество. И вот они звучат наяву. Родная, теперь-то мы с полной уверенностью можем надеяться на нашу встречу. Сейчас одна мечта – как бы скорее в Россию, как бы быстрее до дому, до знакомой любимой девушки Дуси. Сейчас как никогда хочется, чтобы дни и ночи бежали быстрее – всё ближе к дому, к встрече. И хочется снова зажить той мирной, весёлой, нормальной жизнью гражданской.

Сегодня празднуем день Победы. Гуляем в глухой немецкой деревушке под хмельком. Кругом зелень, всё в цвету, чудная природа и погода тоже. И вот вечер, дружок жмёт на баяне. Хочется что-то вспомнить милое, родное – вернее, тебя, Дусичка. С удовольствием почитал бы твои старые письма за неимением новых, которые я провёз не одну тысячу километров, не расставался с ними ни на час. Но нет, их теперь нет. Сгорели вместе с полевой сумкой в одном ночном бою перед маем месяцем. Крепко жаль боевых друзей, особенно своих закадычных тяжело раненых Юрку Москвича и Ивана Фёдоровича Коваленко. Больше двух лет вместе провоевали, всё делили пополам.

Дорогуша, пиши больше о себе, жду твоих писем. До свидания! Крепко, крепко целую. С приветом, твой Леонид.

9 мая 1945 г.

Ушедший в 18 лет из техникума города Горького на фронт Леонид Слапогузов прошёл всю войну. Он воевал на Курской дуге, на втором Белорусском фронте у Рокоссовского… Вернувшись домой - грудь в орденах - закончил политехнический институт, как перспективный работник был отправлен в МТС (машинно-тракторная станция) главным инженером. Дусичка ковала победу в тылу, и – ждала своего солдата… В 1947 году они, конечно, поженились (не правда ли, она красавица?). Ещё через год у них родился сын – мой отец. Теперь это и моя история.

В последние годы жизни мой дед, Леонид Михайлович Слапогузов, много болел – сказывались старые ранения, и часто рассказывал о войне. Он говорил, что может забыть, какое сегодня число или день недели, но Великую Отечественную помнит - каждый день – как будто это было вчера. С возрастом в его рассказах становилось всё меньше весёлой бравады – он говорил об ужасах войны, о том, как погибали его товарищи, как тяжело убивать и какие лишения приходилось терпеть. Рассказывая о Курской дуге, где три месяца люди жили по пояс в болоте, не мог сдержать слёз («Если бы мне сказали, что на такое способен человек – никогда бы не поверил»). Год назад его не стало… Впервые мы отметим день Победы без него. С его письмом милой Дусичке, которой скоро восемьдесят, и старыми фотографиями.

Сообщение отредактировал Night_Elf: 10 мая 2009 - 01:45